Протоиерей Александр Рудниченко
Не претендуя на звание писателя, настоятель храма Покрова Пресвятой Богородицы села Волковичи протоиерей Александр Рудниченко, иногда пробует себя на литературном поприще, используя для этого сюжеты из реальной жизни. А в жизни, как известно – бывает всякое
«Гора Афон, Гора Святая» Несколько дней из жизни русских паломников
Пушкерий
Варвара Андреевна, женщина благочестивая и богобоязненная, стояла среди народа, и, воздыхая с сердечным сокрушением о грехах своих, смиренно ожидала очереди, дабы приступить к таинству покаяния. И вдруг, истошный кошачий вопль пронзил ее сердце. Женщина тревожно оглянулась назад и выражение лица ее мгновенно претерпело несколько изменений: жалость, отчаяние, возмущение… В конце очереди, на задних лапах, одновременно простирая к ней передние, стоял, любезный сердцу Варвары Андреевны кот Пушкерий и истошно вопил на весь храм, беспомощно взирая на хозяйку. Большой, серый, пушистый красавец, каким он обычно представал пред восхищенными взорами посетителей хозяйского дома, сейчас имел весьма жалкий и потерянный вид. Но люди! Как они были безжалостны! Никто даже не потрудился отодвинуться в сторону, чтобы пропустить вперед несчастное животное. Несмотря на все присущее ей смирение, Варвара Андреевна не выдержала:
- Ну почему же вы не пускаете кота к батюшке! Он ведь тоже исповедоваться хочет! – крикнула она с надрывом, и … проснулась.
На дворе стояла глубокая ночь, а в углу спальни, кот Пушкерий безжалостно драл обивку на старинном хозяйском кресле и истошно орал, разрезая законную тишину данного времени суток бесчинными воплями. Это безусловно роскошное творенье благородного происхождения, имело весьма своеобразную манеру: честно справив нужду в специально отведенном для того месте, кот начинал тревожно орать, дабы хозяйка поспешила прибрать за ним (то ли запах ему был не по нраву, то ли виделся непорядок), и Варвара Андреевна, по возможности, сразу спешила удовлетворить требование своего любимца, трепетно оберегая его нервную систему. Причем – в любое время суток. А в этот раз, вернувшись от всенощной и вычитав положенное правило, благочестивая женщина безмятежно и крепко уснула, отчего и не услышала первых призывных воплей мохнатого любимца. Далее последовала расправа над старинным креслом, к чему не часто, но все-таки прибегал Пушкерий, в ожидании удовлетворения своих, как вероятно ему казалось законных требований. Требования были удовлетворены. Животное безмятежно уснуло, сладко растянувшись на хозяйской кровати поверх уютного пледа, а Варвара Андреевна, с легким вздохом, умильно взглянув на кота, затеплила в красном углу лампаду и взяла в руки молитвослов. Сна уже не было ни в одном глазу.
Уходя к ранней обедне, женщина аккуратно (дабы не скрипнула) прикрыла за собой дверь, и вспомнив недавний сон слегка усмехнулась: «Приснится же такое».
Заблудший
Мавра Аркадьевна, особа почтенных лет, и строгих нравов, насупив брови, то и дело отдергивала малолетнего внука. Обедня уже началась, а она так и не успела взять свечи и подать записки. Своевременно прийти не получилось, причем уже который раз. Время от времени она тяжко вздыхала и взирая на святой образ принималась истово креститься, не забывая перед этим отвесить подзатыльник внуку. Поразительно похожий на свою бабку, шестилетний мальчуган, совершенно не реагировал на знаки внимания со стороны родственницы. Упорно, не вынимая палец из носа, он смотрел на нее светлыми равнодушными глазами, почесывая свободной рукой затылок.
Народу было много. Потрескивали свечи, густой запах ладана заполнял пространство храма. Над всем возвышался голос протодиакона:
- Заступи, спаси, помилуй и сохрани нас, Боже, Твоею благодатию.
- Господи, терпежа маво боле нету! – тяжко вздыхала Мавра Аркадьевна, устремляя свой взор кверху.
- Господи, помилуй, – словно вторили ей церковные певчие.
Очередь за свечным ящиком постепенно уменьшалась. Отвесив очередной подзатыльник, бабка Мавра укоризненно ворчала:
- Мы не такими росли… Бога боялись, старших почитали… Данила, палец-то достань… о-ох… терпежа маво боле нету…
- Здрава буди, Аркадьевна! – приветливо улыбнулся из-за свечного ящика благообразный старичок.
- И тебе не хворать, Нилыч.
- Опять, гляжу опоздала, проспала поди… стареешь, - ухмыльнулся дедок.
- Куда там. Извелася совсем. Не лечь вовремя, не встать ко времени…
- Аль случилось чего? – участливо поинтересовался свечник.
- О-ох, случилось, милай! Я к ему и так, и сяк. А он все по своему творит. Упрямай… - заохала женщина доставая носовой платок.
Нилыч сочувственно покачал головой:
- Из домашних кто?
- Угу, - кивнула Мавра Аркадьевна вытирая лицо. – Я к ему и с ласкою, а он все свое… живет как хочет. Извелася вся! Ни днем, не ночью покою от него нету. И все по своему норовит, своим умом. Мы-то – старики, теперя не в почете. А ежели чего не по его – орет, пряма хошь из дома беги…
- И пьет поди? – вздохнул Нилыч.
Бабка Мавра отрицательно затрясла широким лицом, уткнув в платок крупный нос.
- И то хорошо, - произнес старичок и назидательно потряс корявым пальцем перед лицом внука Мавры Аркадьевны. – Вот хоть бы ты бабушку-то не расстраивал.
Шестилетний мальчуган посмотрел на деда светлыми равнодушными глазами и ничего не сказал, держа при этом палец в носу.
- Кушанье ему мое не по нраву, - продолжала жаловаться Аркадьевна набирая свечи. – Курицу, видишь ли ему в коже подали, не обобрамши… пальцем в её тычит, нос воротит… И ведь слово не скажи – орет. Терпежа маво боле нету!
Старичок сочувственно покачивая головой взял в руки карандаш и листок бумаги.
- Ты его, Нилыч, первым напиши, мучителя маво, - указывая пальцем в бумажку, сказала бабка. – Пущай батюшка его усердней помянёт. Так и напиши: «заблудшего младенца Даниила».
Старичок изумленно посмотрел поверх очков:
- Кого заблудшего?
- Да вон его, - бабка Мавра раздраженно кивнула на внука. – Сын со снохою и старшими дитями путюшествуют, а его на мою шею…
Обедня еще не завершилась, а «заблудший» младенец Даниил уже стоял на улице, и не вынимая пальца из носа, грубо держал свободной рукой выловленного во дворе котенка.
- Не трожь, катёнчика за горло, ямужа больна! – вдруг рявкнула, показавшаяся в дверях храма Мавра Аркадьевна.
«Заблудший» младенец присел от неожиданности. Вросший, казалось навсегда, в нос палец – повис в воздухе. Другая рука разжалась сама собою, и несчастное животное, почуяв свободу, опрометью бросилось в кусты.
- О-ох, - простонала бабка. – Терпежа маво боле нету…
Очередной подзатыльник не заставил себя ждать.
Плакальщицы
В наши дни, немногие уже знают, кто такие плакальщицы. А ведь было время, когда без них не обходились практически ни одни приличные похороны. Иногда подобные лица находились и в близком окружении усопшего, но, как правило, они были дилетантами. Мало голосить, причитая на всю округу, изображая безутешное горе, это нужно делать еще и с умом, чтобы избежать нелепостей: «Сокол ты наш ясный! Да на кого ж ты нас оставил, молодец ты наш? Как же мы теперь без тебя жить-то будем, кормилец ты наш и поилец …», а «молодцу», «кормильцу» и «поильцу» – без малого – сто лет!
Однажды, я сподобился побывать на таких похоронах. Картина была удручающей. Моросил мелкий дождь, грязь, промозглый ветер. За гробом усопшего следовал священник (мне его было искренне жаль, да и себя тоже – я плёлся рядом). Мы жалобно пели «Святый Боже», (по-другому уже не получалось). За нами следом шел… похоронный оркестр (до сих пор не понимаю, зачем его пригласили) и издавал ржавое громыхание. Но всех нас перекрывали истошные вопли одной из родственниц усопшего, (как выяснилось позднее – самой дальней). Все это длилось довольно долго. Уже за поминальным столом, эта «плакальщица» призналась, что и сама не помнила, чего выкрикивала, вроде как надо – она и старалась. Вот уж воистину – каждый должен заниматься своим делом.
Невольно вспоминается бабка Маня! Она-то свое дело знала туго. Ее творческая натура не любила ограничений в виде стандартного набора причитаний. Она постоянно импровизировала, причем делала это виртуозно, вызывая своим талантом искреннее восхищение окружающих. Но одно причитание, почему-то было у нее неизменным:
- Бы-ва-ла при-е-дишь с база-а-ару, - разинув беззубый рот, голосила бабка Маня, - при-вя-зёшь марко-о-овки… мы ся-дим с та-бо-ю на ла-а-авку… и хря-ап да хряп, хря-ап да хряп… о-о-ох… - после «о-о-ох», она на мгновенье замирала, выпучив глаза, из которых градом лились настоящие слезы! Талантище! И ведь никакого образования! Правда, если немного пофантазировать, то ужаснешься от мысли – сколько же бабка Маня «схряпала» морковки, за всю свою долгую трудовую жизнь, ведь это причитание она исполняла на всех многочисленных похоронах своих односельчан.
Знал я и одного плакальщика, хотя и не вполне традиционного. Никита был упитанным отроком с ясными, добрыми глазами и безграничной ленью. Но, безусловно, его положительной чертой, было искреннее незлобие: на насмешки и оскорбления, он смиренно улыбался и отходил в сторону. Все попытки приобщить Никиту к храму, разбивались о его лень, как о могучую скалу. Если он что-то и делал, то непременно за вознаграждение в виде конфет и других сладостей, при этом, качество его трудов, всегда оставляло желать лучшего. Единственное, на что лень Никиты не распространялась – это похороны. Он неизменно шел за гробом усопшего, (порой, мало ему знакомого) и ревел. Причем делал это искренне! Человека ему было жалко! Вот такой был добрый малый Никита. Он обходился без причитаний, а они были и ни к чему. Это дело профессионалов. Хотя, в наши дни, их уже наверное и не сыщешь – настоящих плакальщиц.
